"Война определила жизнь мою..."

  На старой выцветшей фотографии вместо лица - желтоватое пятно... Угадывались щелочки глаз и усы, закрученные вверх. Да, в статности моему прапрадеду Василию Андреевичу Соловьеву не откажешь! Солдатская форма, фуражка, на левой руке - белая повязка с большим крестом. Василия Андреевича (буду называть его дедом, без этих громоздких "прапра") на фронт призвали из казахского города Верный, теперешней Алма-Аты. Его большая крестьянская семья из-под Курска оказалась в Казахстане по указу министра Столыпина, давшего возможность крестьянам  из России перебраться в богатую землей Азию. Дед крестьянствовать на новом месте не захотел, стал кузнецом. Он вообще отличался любовью к книгам и, уже семейный, покупал на свои небольшие деньги собрания сочинений Чехова, Толстого, которых особенно почитал. Уже тогда пробовал писать сам.

   На передовую дед Василий не попал: был определен в санитарный поезд санитаром таскать носилки с ранеными, помогать медицинским сестрам поднять и перевернуть больного. Так и ездили, забирая раненых с передовой. Думаю, повидал немало  искалеченных, кричащих, стонущих, умирающих людей. Вернувшись в Верный, о войне рассказывать не любил. Только отмахивался: "Столько народу зря перекалечили!"  В этом "зря" - отношение деда и к войне, и к политике последнего русского царя Николая Второго. 

Свободные минуты в этой нелегкой работе все-таки выпадали, иначе когда бы исхитрился Василий Андреевич написать несколько солдатских рассказов? О том, чтобы солдату опубликовать  что-нибудь в  газете, речь не шла. Хорошо, в Москве осела сопровождавшая из Верного обозы с продовольствием для фронта старшая сестра деда Наташа. Именно ей удалось под чужим именем несколько дедовских рассказов  опубликовать. 
   В санитарном поезде встретил Василий Андреевич  людей, проявлявших интерес к политике.  Разговоры вели вполголоса, давали почитать какие-то затертые книжки. О Ленине  тогдашние солдатики и слыхом не слыхивали (это произошло гораздо позже), а вот Троцкий был в большой чести.
   Госпиталь, куда определяли тяжелораненых, находился в Ораниенбауме, теперешнем городе Ломоносове, что неподалеку от Петербурга. Именно оттуда солдат пешим ходом, поезда уже не ходили, однажды холодным октябрьским днем перебросили в Петроград. Там и довелось Василию Андреевичу Соловьеву, кузнецу из азиатского города Верный, принимать участие во взятии Зимнего. 

Конечно, на деда  штурм императорского дворца впечатление произвел! Тысячи разгоряченных людей в солдатских шинелях и матросских бушлатах отчаянно лезли в царские хоромы, били прикладами, хватали руками, убивали тех, кто пытался дворец защитить.  Запомнились женщины, по сути смертницы, из знаменитого "бабьего батальона", сохранявшие верность государю до последнего своего мгновения.
    Роскошь дворца ошеломила Василия Андреевича, но заполнившие залы толпы с "раритетами" не церемонились: испражнялись и мочились в старинные вазы, нечистые на руку спешили прибрать в солдатские мешки вещицы, цены которым не было и по теперешним, и по тогдашним временам. Не скрою, и деда охватил искус: страстный шахматист, подержал в руках коробку с шахматами из слоновой кости, но по порядочности своей украсть не смог. И, как позже выяснилось, правильно сделал: видя организованный ими же самими беспредел, большевики распорядились мародеров расстреливать. А то бы оборвалась ниточка, и вспоминать о революционном деде попросту было бы некому!
   В Верный возвращался через Москву, взяв у сестры газетные вырезки со своими рассказами. Берег эти листочки до самой смерти...

Подковывая в своей кузнице лошадей, рассказывал мужикам о Первой мировой, о царском дворце, о шахматах, о Троцком: "Ох и умен!" Настал момент, когда чекисты вызвали деда к себе, сколько-то продержали, ведя бесконечные допросы, но в лагерь не сослали. Масштаб репрессий в Алма-Ате, наверное,  был все-таки не тот, что в Москве, Ленинграде, Казани. Велели деду держать язык за зубами, иначе... Дважды предупреждать деда Василия не пришлось.
   Семья росла, а здоровье ее кормильца стремительно ухудшалось. Работать в кузнице дед уже не мог, поэтому определился егерем в охотничье хозяйство на реке Или. Там и свела его судьба с Троцким, сосланным в конце двадцатых годов в Алма-Ату. Скучая в провинциальном азиатском городишке, Лев Давыдович со своей свитой нет-нет баловался охотой на фазанов, кекликов, зайцев. К деду приехали неожиданно, на хорошей машине. Охотничьих собак потребовали у егеря, своих не было. 
   В охотничий домик дед Василий вернулся быстро, испуганный, бледный. Негромко сказал жене: "Аня, в Троцкого стреляли..." Если верить семейным преданиям, спасла этого политического деятеля  любовь к охотничьим собакам: нагнулся погладить породистую, холеную собаку деда - пуля пролетела мимо. Спешно  собрались и уехали, кинув сумку с провизией. До охотничьего пикника, как видим, дело у Троцкого не дошло. 
   Свидетельницей этой сцены была восьмилетняя, не в меру любопытная девочка Любочка, моя прабабушка Любовь Васильевна Соловьева. Незадолго до своей смерти она  описала случай на охоте в письме советскому историку Волкогонову. Ответа от него  так и  не дождалась...
   Могила Василия Андреевича Соловьева затеряна на скромном кладбище близ киргизского города Токмак. Умер он весной 1945, чуть-чуть не дождавшись Победы, потеряв под Житомиром единственного, всего лишь девятнадцатилетнего,  сына Виктора. Но остались дневники и записки его дочери Любови Васильевны, безгранично любившей своего отца, многочисленные семейные предания да старая выцветшая фотография с тиснением в нижнем правом углу: "Петроград. 1916 год".